Встреча двух революций: «декоммунизация» по-украински

По прошествии почти трети века после распада СССР символическое наследие Октябрьской революции 1917 года вновь, и как никогда прежде, в центре актуального политического дискурса на Украине. Гражданское противостояние на последнем Майдане и конфликт с Россией пробудили, используя метафору Эрнеста Геллнера, казалось бы вновь впавшую после оранжевого 2005 года в мистический сон спящую красавицу — украинскую нацию — на новые масштабные свершения. В их перечне особое место занимает процедура окончательного расставания с советским прошлым.

Почему после стольких лет прошедших с распада СССР его наследие на Украине все еще остается чуть ли не «врагом номер один», важнейшим препятствием в деле построения прекрасного будущего? Почему с советским наследием расправляются революционными методами новой монументальной пропаганды?

Возможно именно в дискурсах и практиках декоммунизации отражается специфика социально-политической атмосферы на постмайданной Украине, как и особенности отношений с «любимыми» и «ненавистными» соседями.

Многие украинские политики и публичные интеллектуалам считают, что в горниле все еще горячего конфликта на востоке страны украинская нация выковала свой необратимый и глубоко осознанный выбор в пользу демократии и Европы. 1 сентября 2017 года президент Петр Порошенко убеждал учеников одной из средних школ Харьковской области, расположенной на самом востоке страны, что нынешние первоклассники обязательно увидят Украину полноправным членом ЕС. Через неделю в своем послании к Верховной Раде он с не меньшим оптимизмом утверждал, что правительство готово к реализации новых инициатив и стратегий, приближающих страну не только к ЕС, но и к НАТО.

При этом, значительная часть жителей страны мало знакомы с европейской демократией и бюрократией на собственном опыте. Для большинства украинцев по советской (или уже постсоветской?) традиции живущих от зарплаты до зарплаты, Европа, как и ностальгия по временам Союза, — это мечта о финансовой стабильности и социальной защищенности. В той же своей речи к Раде, Порошенко говорил, что «украинец должен чувствовать Европу, даже если он не покидает пределов своей страны», подчеркнув, что речь идет и об «уровне материального благополучия граждан». Однако три постмайданных года показали, что провести экономические и социальные реформы, реконструировать систему образования или победить коррупцию и бедность — т. е. сделать страну «истинно европейской» — гораздо сложнее, чем бороться с памятью о Ленине и некоторых его соратниках, доживших в камне и бронзе до наших дней.

В уже упоминавшейся президентской речи перед учениками школы на Харьковщине, Порошенко с пугающим энтузиазмом утверждал, что «новейшие технологии позволят нам [политикам и учителям?] формировать новых украинцев». Видимо как раз и вооруженная такими новейшими технологиями украинская элита на волне очередной смены власти заявила о решимости вновь преодолеть советское прошлое, как способе приблизиться к воображаемой Европе. Еще в мае 2015 года, с поразившей самих политиков и депутатов Рады быстротой, был принят пакет из четырех «декоммунизационных» законов, в числе которых запрет советской символики, как тоталитарной. Другими словами, используя наиболее востребованные в публичном и в повседневном дискурсах метафоры, политическая элита приняла решение окончательно убить в украинцах «совок» и «ватника».

Стороннего наблюдателя, пережившего в какой-нибудь из республик СССР борьбу с советским символическим наследием в 1990 годах, посещает чувство déjà vu. В реконструкции мемориального ландшафта и уничтожении мест памяти, ассоциируемых с советским режимом, трудно найти что-то новое. Как и повсюду, наиболее известные и значимые монументы демонтировали на Украине уже в годы развала Союза. На западе страны этот процесс протекал с большим энтузиазмом, чем в центре, или в юго-восточных областях. Как и везде, монументов, не говоря уже о площадях и улицах, посвященных большевикам, было слишком много (даже на западе), чтобы демонтировать и переименовать их все на волне даже нескольких эмоциональных подъемов, один из которых пришелся на предпоследнюю украинскую революцию осенью-зимой 2004. Не помог и массовый «ленинопад», случившийся зимой 2013-2014 годов.

За некоторым спадом разрушительного энтузиазма как раз и последовал упомянутый пакет законов, позволивший рутинизировать процесс декоммунизации. По словам Дмитрия Меркурова, известного советского скульптора-монументалиста, автора гранитного Ленина, установленного в Киеве перед Бессарабской площадью и ставшего по-настоящему известным после его разрушения в декабре 2013 года, «страна требовала» от него и его коллег «создания огромного количества памятников». От нынешних украинских политиков страна, или, по крайней мере, часть ее населения доминирующая в публичном поле, потребовала их разрушения. Ломать не строить.

Принимая во внимание, что Меркуров и иже с ним свою работу выполняли старательно, да и советский режим средств не жалел, украинская власть еще достаточно долго сможет эксплуатировать популистский образ бескомпромиссного борца с советским прошлым. Тем более, что, на первый взгляд, декоммунизация — это один из немногих «фронтов», на которых можно легко добиться хотя бы статистических успехов. В той же речи 7 сентября Порошенко отчитывался Раде о достижениях в разрушении свыше тысячи трехсот памятников Ленину и переименовании почти тысячи населенных пунктов. И это далеко не все достижения декоммунизации: в разных городах и поселках страны были переименованы свыше 50 тысяч улиц, названия которых так или иначе имели отношение к советскому прошлому. Пост-майданная власть в принципе склонна к монополизации образа единственного истинного борца с наследием советского тоталитаризма. По этой версии, только на 26-ом году независимости Украина наконец по-настоящему избавляется от него, а значит на тысячи памятников и населенных пунктов становится ближе к Европе. Но способствует ли эта политика росту солидарности среди самих украинцев?

Декоммунизация 9 мая

Эмоции, сопровождавшие «ленинопад» (одним из символов этого периода как раз и стал меркуровский памятник), быстро пошли на спад после зимы 2013-14 годов. Но если очередные демонтажи вождя мирового пролетариата теперь уже мало волнуют обывателей, то ключевое со времен Союза место памяти сохраняет свою актуальность для многих украинцев. Историк Алексей Миллер, считает, что исключить коммунизм из национальной истории в России было невозможно, по той причине, что «центральное место в национальной мифологии занимает Победа, чего нет ни у кого из соседей, за исключением Беларуси и Юго-Восточной Украины». Но и для западной Украины Вторая Мировая — это тоже важное место памяти. Только это история не о «нашей Победе», а об «оккупации».

Нужно ли думать, что советская военно-монументальная традиция, миф Победы и ритуалы — это часть тоталитарного наследия, от которого необходимо избавляться? Декоммунизационные законы (и в их числе «Об увековечении победы над нацизмом…»), чаще отвечают на этот вопрос утвердительно. Великая Отечественная становится Второй Мировой, СССР обвиняется в развязывании войны, оба тоталитарных режима — нацистский и коммунистический — повинны в военных преступлениях и геноциде, совершенных против украинского народа. Но, сделав ряд решительных шагов по декоммунизации Победы, власть, видимо, не рискнула поставить это место памяти под полное сомнение и приняла решение в духе оксюморона: праздниками становятся и европейско-американское 8 мая («День памяти и примирения»), и советское 9 мая («день Победы»).

Один праздник для западного региона, другой — для юго-востока? Впрочем, важнее задаться вопросом насколько успешной в принципе может быть попытка декоммунизации 9 мая на Украине? Не принялась ли власть за сизифов труд? Ведь даже советской пропагандистской системе не удалось насадить миф Победы в западных областях и полностью вытеснить память о локальных героях. Стоит ли думать, что украинская национальная пропаганда добьется большего успеха в идеологической обработке юго-востока — сохранив, ко всему прочему, статус официального праздника за Днем Победы?

Любой украинский националист-патриот всегда сможет увидеть в дискурсах памяти и ритуалах празднования Победы что-то советское и путинское. Эстетика военных монументов и ритуалов памяти, ордена и форма ветеранов, значимые персонажи и герои эпохи, фильмы и песни, и многое другое настойчиво отсылают к советскому мифу. Возможно, решением могла бы стать попытка последовательной реконструкции Победы в западноевропейское «8 мая» для всей Украины. Но украинская власть и ее ключевой идеологический агент — институт Национальной памяти в контексте современного конфликта с Россией предприняли очередную попытку национализации этого мифа, через утверждение в публичном пространстве контрсимволов и контрдискурсов. Красный мак против георгиевской ленточки. Возможно, что скоро вместо советского герба на щите у «Родины-матери» в Киеве можно будет увидеть украинский трезубец.

Куда важнее, впрочем, что основной практикой национализации мифа о войне стало очередное возвращение к «своим героям». Порошенко пошел дальше Ющенко и принял закон «О правовом статусе и памяти борцов за независимость Украины в XX веке». В их число, помимо многих прочих, включили Организацию украинских националистов (ОУН) (запрещена на территории РФ. — прим. ред.) и Украинскую повстанческую армию (УПА) (запрещена на территории РФ. — прим. ред.), печально известных своим активным участием в Холокосте и проведением Волынской резни. Отныне отрицание правомерности борьбы за независимость становится противоправным актом, надругательством над памятью борцов и унижением достоинства Украинского народа. В случае неисполнения закона (как и кто будет решать, где начинается и заканчивается достоинство украинского сообщества?) понесут свою долю ответственности даже иностранцы, засомневавшиеся в заслугах борцов. Получившая свою порцию славы политика борьбы с «фальсификациями истории» в России, пик которой пришелся на 2009-2012 годы, отныне кажется весьма скромным достижением путинских идеологов.

Если выпало в империи родиться

Конкуренцию двух мифов: Вторая Мировая или Великая Отечественная — «бандеровцы» или «колорады» — современный конфликт с Россией только обострил, подчеркнув глубину различий в региональных традициях памяти о той войне. В то же время, мобилизационный дискурс, доминирующий после 2014 года, требует от политиков и публичных интеллектуалов отрицания какого бы то ни было регионального раскола. Популярность приобрела сомнительная гипербола, в стиле черной иронии выражающая благодарность Путину, своими действиями (аннексия Крыма, вторжение в восточные области и пр.) наконец заставившему украинцев почувствовать себя солидарным национальным сообществом. Но может ли всерьез и надолго объединять общая нелюбовь к России? Власть своим «революционным декретом» продемонстрировала решимость раз и навсегда утвердить принципы единства для всех западно-юго-восточных украинцев, отдав предпочтение мифу о националистах ОУН и УПА (запрещена на территории РФ. — прим. ред.), известных своей нелюбовью к москалям.

Безусловно, проблема «запада-востока» очень часто упрощается. Как всегда и случается, региональные границы во многом прозрачны и не всегда очевидны. Активная и мобильная часть постсоветского поколения пересекает их с большей легкостью, чем люди среднего возраста. Понятны и опасения украинской власти, ведь немало правды в том, что политизация региональных различий стала мощным препятствием для стабильности. Но помогут ли преодолеть раскол отрицание, замалчивание или ультимативное требование к украинцам, отцы и деды которых сидели в других окопах, уважать и чтить «бандеровцев»?

Региональные различия, отражающие богатство и многообразие культуры — это нормальная ситуация для любой большой страны. Проблема не в различиях, а в их интерпретации. Вслед за развалом Союза в 1991, и после в 2005, или 2014 годах власть могла бы попытаться провести широкий и открытый общественный диалог, направленный на деполитизацию регионализма. Превратить то, что считалось слабостью в сильную сторону сообщества. Но либо грех молчания оказался сильнее, либо власти не хватало легитимности, либо политики использовали регионализм в своих целях.

Годы правления Виктора Януковича и вклад России в дестабилизацию Украины существенно подорвали и даже маргинализировали позиции «юго-востока» и миф «Великой Победы». В ситуации войны многие интеллектуалы или поправели, или просто не идут на риск заведомо непопулярных критических высказываний. В результате, если при советах всей Украине навязывали миф Победы, то теперь слава героям из ОУН-УПА.

Доминирующий ныне национальный миф («бандеровский») по-прежнему мало помогает политической и культурной интеграции Украины, хотя он и встраивается в более широкий нарратив современного национализма, построенного на полном отрицании памяти о сопричастности украинцев созданию Российской империи и СССР. Многие представители постсоветского поколения убежденны в том, что вся их страна была только колонией, а большевики, как некая сугубо внешняя сила, оккупировали добившуюся независимости Украину. В этом нарративе также ощутимо влияние западного региона, попавшего в состав СССР в одно время с Прибалтикой.

Однако территория современной Украины была собрана в результате имперской, а затем и советской экспансионистской политики. Этнические украинцы внесли свой важнейший вклад и получили свою долю «пирога» при разделе Союза. Объединить население страны в контексте современного украинского национализма, полностью отрицающего сопричастность империи и СССР, было непростой задачей, и украинские власти с ней не справились. И этому обстоятельству не стоит удивляться. Нормализовать противоречивое имперское наследие и интегрировать население страны в контексте постсоветского украинского национализма было невозможно.

Современные конфликты и советское наследие

Впечатляют, впрочем, не столько противоречия «декоммунизации», а тот, казалось бы давно канувший в прошлое эмоциональный подъем, сопровождающий этот процесс в современной Украине. Наблюдая за острыми переживаниями его вдохновителей и сторонников как раз и ощущаешь себя вернувшимся в 1990-1991 годы. По словам исследователя традиции публичной монументалистики Сергиуша Михальского, фоторепортажи о низвержении памятников в те уже далекие годы стали «важнейшим визуальным символом» краха советских режимов. В этом смысле, поверженные памятники сыграли куда более значимую роль в истории, чем в бытность свою официальными местами памяти.

Прошло уже почти тридцать лет с момента коллапса СССР, а значит и существования независимой Украины. Откуда вдруг такая темпераментная нелюбовь? Почему опять во всем повинен давно почивший Союз?

Возможно, все дело в том, что на бывших имперских окраинах Россия всегда ассоциировалась с СССР. Учитывая настойчивые попытки путинского режима монополизировать права на заметно «приукрашенное» советское наследие, десоветизация/декоммунизация становится востребованной символической практикой противостояния внешним и внутренним врагам, особенно в ситуации неудачного развития событий в зонах вооруженного противостояния (как, например, в Грузии, где после «пятидневной войны» была принята «Хартия свободы»).

На Украине декоммунизация сопровождается массовой заменой названий населенных пунктов, улиц и площадей. Бум производства новой городской топонимики служит повседневным напоминанием о неспособности украинского политического режима добиваться своевременного и последовательного исполнения собственных громких указов и законов. В центре Славянска можно прогуляться по улице Коммунаров, а в центре Киева по Красноармейской. Официально обе улицы были давно уже декоммунизированы. Днепр практически на всех дорожных указателях по-прежнему остается Днепропетровском. Если продолжать этот перечень, он может оказаться почти таким же длинным, как и список из десятков тысяч декоммунизированных улиц и площадей. Впрочем, большинство обывателей, легко пользующихся старыми названиями, озабочены социальными проблемами и по прошествии почти трех лет после Майдана не сильно интересуются свержением очередного Ленина.

Мобилизационный национализм

Разразившийся в 2014 году конфликт окончательно утвердил «отрицающий» имперское наследие дискурс. Официальный национализм все в большей степени приобретает мобилизационные, милитаристские и реваншистские черты. Образ врага (внешнего и внутреннего) востребован как никогда, через него утверждается необходимость полной солидарности всех украинцев. Власть и Институт национальной памяти пытаются приободрить гордость украинцев активно прибегая к милитаристским дискурсам и нарративам. Современные украинские воины должны следовать примерам тысячелетней традиции и воинственности своих воображаемых этнических предков. Сконструированный институтом Памяти, руководимым Владимиром Вятровичем, в рамках публичного проекта «Воины. История украинского войска» визуальный нарратив в 24 лицах, призван продемонстрировать современникам непреходящий в веках феномен украинской воинственности. Очевидно, что российско-имперскому и советскому воину-украинцу в этом ряду места не нашлось.

Несмотря на то, что вооруженный конфликт на Востоке страны находится в своей горячей фазе (лето 2017 запомнилось очередными обострениями на линии соприкосновения) уже давно параллельно проводится его героическая коммеморация. В Киеве можно поклониться памятнику героям АТО. Вторая и третья годовщина «освобождения Славянска» отмечались и в самом городе, и на Карачун-горе, где располагались главные силы украинской армии. И хотя дискурс травмы весьма популярен, коммеморация носит скорее триумфальный характер прославления победы над «российскими оккупантами» и «террористами». При этом, мирное население часто не в курсе проведения праздников освобождения или безразлично к ним.

Официально поверженное советское мемориальное наследие, его практики и дискурсы насквозь пронизывают популистские речи не только президента Петра Порошенко, но и ультраправых патриотов, собиравшихся в июле 2017 года на горе Карачун. Ветеранов АТО, как и их советских предшественников с юго-востока, прошедших Вторую мировую, все так же благодарят за «мирное небо над головой». А монументальный Бандера во Львове — совсем как Ленин — «такой молодой».

Официальный национальный дискурс утверждает, что воевать нужно за страну, территорию, нацию, народ. Как и при советах, беда и боль отдельного обывателя меркнут перед этими высшими целями, а войны, как известно, без потерь (в том числе и среди своего мирного населения) не бывает.

Перспективы мирной трансформации конфликта

В контексте современного русского и украинского национализмов, мобилизационных и реваншистских дискурсов, популярных в двух странах, мирная трансформация конфликта отодвигается в туманное будущее. Если описанные тенденции будут преобладать в ближайшие 20-30 лет (что вполне возможно), то наиболее вероятным будет непрерывное углубление конфликта.

Определенный ресурс для противостояния этой тенденции можно найти на уровне повседневного сопротивления обывателя. Очень многие жители Украины и России, не готовы к мобилизации и обеспокоены по большей степени социальными проблемами. Экономические и даже культурные связи между Россией и Украиной остаются весьма интенсивными, а многие интеллектуалы готовы инвестировать свои силы в мирную трансформацию конфликта.

Пока Украина, наряду с Россией являющаяся наследницей Российской и Советской империй, не примирилась со своим прошлым, оно остается мощным ресурсом для создания конфликтных дискурсов и ситуаций. Все принятые законы, коленопреклонения Порошенко перед мемориалом жертв Волыни, новые национальные нарративы либо дают поверхностный эффект, либо предлагают замену одного сомнительного героического мифа другим. Такой подход мало помогает признанию глубины своей ответственности перед историей и примирению с собственным прошлым.

Киевский Майдан Незалежности, пространство наполненное памятью о распаде СССР и двух постсоветских «революциях», как нельзя лучше передает дух этой противоречивой ситуации. Архитектурный и мемориальный дизайн и эстетика этого символического центра антиимперской и антисоветской активности является одним из наиболее впечатляющих образчиков тоталитарного наследия. С ним все равно придется жить. Но выбор стилей отношения к прошлому может многое изменить в будущем — или только помочь отретушировать очередной героический миф.

Источник