Почему Россия верит в свою исключительность

Америка не одинока в попытке представить себя исключительной державой и необходимой силой, действующей во благо всего мира. Россия утверждает то же самое. Подобное чувство основывается на многовековой истории, в течение которой она побеждала агрессоров, и именно этот вопрос я анализирую в книге «Россия: Рассказ о войне» (Russia: The Story of War). Это чувство играет ключевую роль в том, как Россия видит себя на фоне все более напряженных отношений с НАТО и с Западом.

Зарождение русской исключительности

Для России ее триумфальная победа над Германией во Второй мировой войне является столпом национальной идентичности. Однако люди вне России не часто осознают, что вера России в свою особую роль как спасителя цивилизации от исторических злодеев на самом деле возникла раньше войны.

В 1812 году Наполеон — тиран, стремившийся к мировому господству, — вторгся в Россию, но в конечном итоге его армия была разгромлена. Это была потрясающая победа, которая позволила России возглавить коалицию союзников, освободившую Европу от власти французского императора. Эта военная кампания завершилась в 1814 году, когда русские заняли Париж. Хотя окончательное поражение Наполеон потерпел в битве при Ватерлоо в 1815 году, русские настаивают на том, что именно они нанесли ему смертельное ранение.

После наполеоновских войн в российском обществе разверзся настоящий вулкан патриотических чувств. В его эпицентре находилось широко распространенное представление о том, что Россия спасла Европу. Более того, ни одна другая страна не смогла бы в одиночку отразить агрессию Наполеона и разгромить его армию, казавшуюся когда-то непобедимой. Обычно жители Западной Европы пренебрежительно относились к русским, считая их дикими и варварами, однако в тот момент они, русские, наконец, получили возможность изменить представление о своей репутации. Колоритный предводитель партизан Денис Давыдов заявил: «Наконец-то с гордо поднятой головой можно сказать: «Я русский».

Подобная гордость заставила многих писателей и интеллектуалов в XIX веке углубиться в историю своей страны в поисках доказательств этой исключительности.

Перечисление агрессоров

Подобный поиск заставил их обратиться к XIII веку, когда монголы вторглись в Европу. Монголов называли «божьей карой», но их войска не продвинулись дальше Восточной Европы, что позволило русским несколько веков спустя утверждать, что они проливали свою кровь, защищая остальную часть Европы от страшной угрозы.

Интеллектуалы привлекли и последующие вторжения для подкрепления своих аргументов по поводу исключительности. В 16-ом веке крымские татары двинулись на север и превратили Москву в пепел. В XVII веке поляки сделали то же самое, и, кроме того, они посадили на престол своего царя и убили главу Русской церкви. В XVIII веке вторглись шведы, однако они были разбиты Петром Великим.

После агрессии Наполеона в XIX веке вера в необходимую роль России утвердилась и распространилась на представителей всего политического спектра. От Федора Достоевского, настроенного крайне консервативно, до ленинского идола, радикального революционера Николая Чернышевского — все они наградили свою нацию родословной, в соответствии с которой Россия воспринималась как защитница цивилизации.

Военные — что не удивительно — восприняли эту идею как свой символ веры. В конце XIX века генерал Николай Сухотин, глава аналогичной Вест-Пойнту военной академии, считал ее «ключом для понимания особой природы российского военного опыта». По его мнению, ни одна западная нация не была вправе претендовать на нечто подобное.

Нападение Гитлера в следующем веке — это была самая большая угроза, с которой столкнулась Россия — зацементировала миф об исключительности. Ни одна другая страна не сделала то, что сделала Россия для защиты других народов от агрессоров, и ни одна другая страна не становилась так часто объектом агрессии — так формулируется символ этой веры.

Что война означает сегодня

Как ничто другое, военный опыт России глубоко повлиял на ее мировоззрение, а также на ее представлений о себе самой. Это наследие также подпитывает национальный нарратив, охватывающий многие века, и для него характерны не только эпические масштабы, но и эпическая убедительность, способная служить разным целям.

Во-первых, на это наследие можно сослаться, как только Россию начитают представлять в качестве агрессора. Подобный подход позволяет обеспечить презумпцию невиновности, независимо от предпринимаемых шагов. Это позволяет также с помощью оборонительного глянца отполировать российские завоевательные кампании, которые, к концу XIX века, превратили Россию в крупнейшую империю, занимающую одну шестую часть суши.

Оборонительный экспансионизм, к примеру, может быть привлечен для объяснения аннексии Крыма — в обоих случаях. В первый раз это произошло в конце XVIII столетия, и тогда это было сделано для ликвидации той угрозы, которую в течение нескольких веков представляли собой крымские татары, осуществлявшие набеги в Россию для захвата наиболее ценного ресурса — самих русских, которых отправляли на Ближний Восток и продавали там на рынках рабов. Во второй раз это произошло, разумеется, в 2014 году, когда Россия заявила, что она защищает русских на этом полуострове от якобы враждебного украинского правительства.

Во-вторых, это помогает подтверждать подозрительное отношение России к другим странам, отношение, которое часто осуждается и порицается как откровенно параноидальное и патологическое. Здесь также можно обратиться к монголам. Когда они вторгались, что сделали западные соседи России? Тоже на нее напали.

Подобное подозрение в отношении Запада подкрепляется еще и тем, что, помимо количества вторжений, приводится следующее обстоятельство — в качестве агрессора часто выступали коалиции наций, якобы принимавшие участие в коллективном заговоре против России. В составе наполеоновской армии были поляки, итальянцы и немцы, тогда как венгры, румыны и другие народы воевали на стороне Гитлера. Вот почему НАТО (особенно после ее расширения и продвижения к границам России) может рассматриваться как deja vu, как будто Европа в очередной раз объединяет свои силы против России. Не случайно в спонсируемых государством рекламных объявлениях воспроизводится любимая шутка царя Александра III, правившего страной в XIX веке — но на этот раз уже не в качестве анекдота. Он спрашивал: «А сколько у России союзников?» Два, следовал ответ: ее армия и флот.

В-третьих, обращение к этому наследию отвечает стремлению Кремля сохранить централизованную власть. А в гиперпатриотическом климате, созданном с его помощью, политических оппозиционеров можно назвать предателями, а иностранные организации на российской территории легко переименовать в иностранных агентов.

На самом деле, легитимность должности президента неотделима от ауры войны. Не случайно инаугурация проходила 7 мая, и таким образом она почти совпала с 9 мая, с Днем Победы и масштабными торжествами по случаю окончания Второй мировой войны. Для создания еще большего эффекта почетный караул президента носит форму, напоминающую эпоху наполеоновских войн. Что еще может так же укрепить авторитет государства, как декорации двух крупнейших российских военных триумфов и принесенные во имя победы жертвы?

Здесь мы видим истинную функцию гражданской религии — демонстрацию чувства исключительности, которое сплачивает русских вокруг всемогущего центра и объединяет их бурную и кровавую тысячелетнюю историю, в которой они предстают в виде постоянной жертвы иностранной агрессии. Этот мифический нарратив представляет собой высокооктановое топливо для двигателя русского национализма, и сегодня оно закачивается по всем каналам культуры и общества. И именно из-за его глубоких корней, уходящих в прошлые века, этот нарратив получает массовую поддержку внутри страны.

Только война позволяет русским говорить о том, что они, находясь в центре потрясающих мир событий, всегда выступают на стороне добра и всегда оказываются победителями. Ничто не обеспечивает такую же поддержку, как попытка сделать Россию вновь великой после развала Советского Союза.

«Мы делаем историю», — заявил популярный историк Владимир Мединский незадолго до того, как он стал министром культуры. И в рамках подобного толкования русские, несомненно, именно этим и занимаются.

Источник