Почему нельзя прямо говорить о преступлениях мигрантов?

В среду во Франции произошло два поразительных события. Первое состояло в том, что президент республики возглавил траурную церемонию по подполковнику Бельтраму (Beltrame), полицейскому, который предложил себя в обмен на заложника в супермаркете в Требе на прошлой неделе. В другом месте в Париже проходил молчаливый марш мимо дома Мирей Нолл (Mirelle Knoll). Девочкой, в 1942 году, мадам Нолл едва ускользнула от французской полиции и избежала поезда в Освенцим. На прошлых выходных, останки 85-летней женщины, которая была прикована к инвалидному креслу, были найдены в ее парижской квартире. Ей нанесли ножевые ранения и сожгли. Мадам Нолл, страдавшая от болезни Паркинсона, по-видимому, рассказывала до этого полиции о соседе, который угрожал «сжечь ее». И вот огонь, в который не попала девятилетняя Мирей в Освенциме, свел с ней счеты семь десятилетий спустя в мультикультурной, разнообразной Франции 21 века.

Что нам обо всем этом думать? Это зависит от того, что нам дозволяется знать. В связи с гибелью мадам Нолл возникло некоторое возмущение (не в последнюю очередь из-за схожего убийства 66-летней Сары Халими (Sarah Halimi) в прошлом году), и его охарактеризовали как акт «антисемитизма». Но надо порыться — безусловно, в англоязычной прессе — чтобы понять, какой антисемит мог нанести еврейской бабушке 11 ножевых ран, а затем сжечь ее тело. Он был членом Национального фронта? Или «Моментум»?

Прочтите репортаж об этом на «Скай», и все, что вы узнаете, ограничится: «Двум мужчинам, в том числе соседу, было предъявлено обвинение в убийстве 85-летней женщины». Но если вы прочтете другие области прессы во Франции, то вы сможете осмыслить сделанное мной ранее упоминание о новом «разнообразии» и «плюрализме» во Франции.

То же самое и с убийцей Арно Бельтрама. После убийства подполковник Бельтрам стал воплощением лучших людей своей страны. Слова «храбрый», «героический» используются слишком часто, но в своей чистейшей, нетронутой форме они применимы к этому сыну Франции. Но что мы знаем, что мы слышим о человеке, перерезавшем ему горло и застрелившем его? Нападавший — заявивший о своей принадлежности к ИГИЛ (организация признана террористической и запрещена в РФ, — прим. ред.) — убил в общей сложности четырех человек. И лишь в некоторых новостных сюжетах нам сообщаются какие-либо подробности об этом человеке. Очевидно, его звали Редуан Лакдим (Redouane Lakdim). Ему было 26 лет, он родился в Марокко, но стал гражданином Франции, где основной его вклад в жизнь государства состоял из мелкого криминала и джихадизма.

Что нам думать или говорить об этом?

На данный момент мы можем сожалеть об убийстве 85-летней женщины, пережившей Холокост, и восхвалять героизм Арно Бельтрама, но не воздадим должное уважение жертвам, пытаясь выяснить какую-то информацию об их убийцах, что стало причиной их преступлений, какие взгляды, к каким выводам мы можем в результате прийти. Сделать это — значит нарушить одну из самых жестких догм современности. Мы можем соболезновать. Можем говорить людям, что мы соболезнуем. Но кто решится сделать нечто большее?Я формулирую вопрос «что мы можем об этом подумать» по весьма конкретной причине: именно этот вопрос граждане свободных стран должны внимательно обдумать. В результате ряда официальных и неофициальных правительственных директив по всей Европе в последние месяцы сейчас разворачиваются дискуссии на тему образования широкой общественности.

Социальные сети — особенно Фейсбук и Твиттер — в последние несколько месяцев начали «скоблить» свои платформы. Пристыженные разоблачениямии, появившимися в традиционных СМИ, они столкнулись также с угрозами об усилении ответственности, звучащими со стороны национальных правительств и агентств безопасности. Поэтому платформы, позволявшие в течение многих лет террористическим группировкам, таким как Хезболла, безнаказанно вести свою пропаганду, теперь пытаются выработать новый, более высокий стандарт. К сожалению, система, которую они пытаются укрепить, — это стандарт, основанный на негладкой почве, который я ранее называл «Роулиизмом» — по фамилии бывшего помощника комиссара городской полиции. Как я писал здесь недавно:

Именно он месяц назад выразил мысль, что Великобритания может столкнуться со столь же противоречивым вызовом: исламистским экстремизмом с одной стороны и крайне правым — с другой. Чтобы вычислить это уравнение, создается впечатление, что на данный момент следует провести моральное равенство между мусульманами, которые организуют взрывы, и теми, кто этого не делает…между мусульманами, которые призывают к убийству, и теми, кто этого не делает.

Большинство из нас невероятно счастливы, что настоящие призывы — будь они со стороны крайне правых, исламистких группировок или от кого бы то ни было еще — подвергаются существующим законным ограничениям. Однако Роулиизм в сфере социальных сетей имеет другой эффект. Помимо прочего он приравнивает применяющие насилие группировки к случаям применения насилия.

Ранее в этом году бывший основатель Лиги английской обороны Томми Роббинсон (Tommy Robbinson) был лишен возможности пользоваться Твиттером за публикацию твита со статистикой о бандах насильников — об этом много говорили в последнее время в новостях. В самом деле, если мы не собираемся пересылать друг другу по социальным сетям исключительно фотографии кошечек, то обсуждение массовых изнасилований детей в стране, казалось бы, является вполне законным делом. Только на этой неделе была приговорена очередная банда — на сей раз снова в Оксфорде. Произнести одно только словосочетание «банда насильников» или «банда педофилов» — уже само по себе эвфемизм. Это лживое и намеренно сбивающее с толку определение для «азиатских банд насильников». Однако в наше время трудно понять, что можно говорить, а что — нельзя. «Мусульманские банды насильников» или «пакистанские банды насильников» — это, возможно, точные выражения, но они создадут целое море проблем, в том числе, осуждение в социальных сетях. В последнее время читатели рассказывали мне, как блокировались их аккаунты в Фейсбуке за одну лишь публикацию моей статьи на тему «Роулиизма». «Банды насильников» — это, безусловно, запрещенный термин.

Так и получается, что любой человек, интересующийся чем-то помимо печали в связи с последними жертвами изнасилований и, к примеру, недоумевающий по поводу характеристики последней оксфордской банды (не является ли это, например, заурядной загадкой в стиле инспектора Морса), должен делать выводы самостоятельно. Ему, может быть, повезет, и он увидит фотографию в репортаже Би-Би-Си. А, может, и нет. И тем больше ему будет казаться — во Франции, Великобритании и любой другой стране — что есть надежда, что мы не будем делать никаких выводов. Разумеется, нам поможет постоянное уменьшение количества людей.

Как это бывает, статистика Томми Роббинсона была заблокирована мусульманским исследовательским центром «Квиллиам» (Quilliam). В их ключевом докладе от декабря выяснилось: «Блокировка твиттер-аккаунта Томми Робинсона за это утверждение поднимает удивительный современный вопрос. Возможно ли, что существуют факты, которые могут произносить одни, и которые запрещены другим? Может дело быть в том, что из-за определенных расовых и религиозных характеристик факты, о которых сообщает один человек — это доказательство предрассудков другого человека? Это вопрос, на который Твиттер дал ясный ответ. И этот ответ утвердительный.

К среде, 28 марта, Робинсон (у которого — почти полмиллиона пользователей в Твиттере) был навсегда заблокирован в этой социальной сети без объяснения причин. Разумеется, Твиттер — это частная корпорация и может делать все, что ей вздумается, хотя многие пользователи удивятся тому, насколько эта платформа перестала быть свободной и аполитичной. Но вот в чем проблема. И с ней я сталкиваюсь повсеместно на нашем континенте.

В Германии друзья и читатели говорят мне, что они учатся заново читать свою ежедневную прессу. Когда в новостях пишут: «Человека убил другой человек», например, и не указывается никаких имен и других идентифицирующих характеристик, люди догадываются — и попадают в точку — что преступником является, вероятно, человек, происходящий из числа мигрантов. На данный момент до сих пор сообщается о серьезных преступлениях, но было принято решение, что общественность о них информировать не следует. Разумеется, если бы вам нужно было сообщить о них или поразмышлять о них в социальных сетях, то вы рисковали бы лишиться доступа к этой платформе. Так что в СМИ толку не много. Как и в социальных сетях.

В этой ситуации как мы можем относиться к таким проблемам, как банды педофилов? Сообщества, из которых происходят преступники, не хотят решать эту проблему. Основная часть общества и политика уже не раз проявили свое нежелание и неспособность сделать нечто большее, кроме создания комиссий и постоянных исследований проблем. А передача информации теперь усложнилась (а, возможно, в ближайшем будущем станет совершенно невозможна). Платформы социальных сетей скажут, что факты сообщаются с выражением ненависти. Но трудно понять, как именно можно сообщить о банде, ничего не стесняясь, насилующей детей.

Ситуация одинакова с бандами насильников и с безымянными, лишенными виновных преступлениями в Германии. Так же обстоят дела и с сожженной в парижской квартире женщиной, пережившей Холокост. Нам все еще дозволено заметить трагедию. Мы можем наблюдать проходящий век. Но мы теряем способность — и право — указать на дым от костра. Или дать ему какое-то определение. Даже несмотря на то, что пламя поднимается.

Источник